Человек может привыкнуть ко всему — к опасности, отсутствию бытовых условий, к холоду. Единственное, к чему никогда невозможно привыкнуть — это к голоду. Жители блокадного Ленинграда жили с этим чувством 872 дня. 27 января 1944 года блокада с города была полностью снята.
Ленинград, как и любой крупный город, снабжался с колес. Попав в осаду, он сразу лишился жизненно-важных артерий, по которым поступало продовольствие. Имеющиеся запасы муки, сахара, круп, хранившиеся на Бадаевских складах, были уничтожены немецкими бомбардировщиками. Случилось это 8 сентября 1941 года. Пожар спровоцировал панику, поползли слухи, чего и добивались немцы: «Скоро наступит голод». С полок магазинов моментально снесли остатки продовольствия.
Уже в сентябре город ощутил его нехватку — хлеб стали выдавать по карточкам: 500 граммов на работающего и 250 — на иждивенца. В октябре ввели пониженную норму выдачи хлеба, в ноябре старики и дети могли рассчитывать только на 125 граммов. Иждивенческая карточка была приговором, люди умирали семьями. В декабре от голода умерло 53 тыс. человек, к голоду присоединился страшный холод (зима 1941—1942 гг. была очень суровой), еще одной проблемой стало отсутствие воды. Жителям отдаленных районов не хватало сил набрать ее в Неве и принести домой. В январе 1942 года смертность превысила 100 тыс. человек.
За годы блокады Ленинграда по разным источникам погибло от 700 тыс. жителей до полутора миллионов.
Рецепт блокадного хлеба менялся несколько раз, лишь одно в нем оставалось неизменным — содержание муки — 60 процентов, 40 составляли добавки и примеси: от жмыха и пищевой целлюлозы до опилок.
Вкус этого хлеба Нина Степановна Павлова — жительница блокадного Ленинграда, помнила до последних дней своей жизни, как и все то, что ей, работнице Кировского завода, довелось пережить вместе с маленьким сыном за полтора года жизни в городе, оказавшись во вражеском кольце.
В 1943 году ее, как жену офицера, эвакуировали вместе с другими семьями комсостава на Большую землю. Так уроженка Ленинграда с восьмилетним сыном Валентином оказалась в нашем районе, не подозревая, что останется в нем навсегда.
Нины Степановны Павловой не стало в феврале 2008 года, она умерла в возрасте 94 лет, пережив своего первенца Валентина Евгеньевича, которого чудом спасла от холодной смерти. Ее опорой на старости лет стал второй сын — Анатолий Леонидович Бурцев, в семье которого бережно хранят все, что связано с Ниной Степановной.
Сегодня мы публикуем воспоминания Нины Степановны, которыми она поделилась в 2002 году с нашим корреспондентом Татьяной Павловной Поповой.
Летнее утро воскресного дня было солнечным, беззаботным. «А давай, Валя, поедем к морю. Ты покупаешься, позагораешь, а я поучу билеты», — предложил отец сыну. И они весело взялись за сборы. «А я сбегаю в магазин и куплю вам что-нибудь поесть», — сказала хозяйка. Шумные приготовления прервал сосед: «Эй, Павловы — Женя и Нина, — скорее ко мне, сейчас Молотов будет выступать с обращением!»
Прозвучавшие через несколько минут слова буквально придавили к земле: «Сегодня, 22 июня 1941 года, фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз». Диктор скорбным голосом перечислял города, на которые враг обрушил первые бомбы… В звенящей тишине что-то похрипывало в репродукторе. Люди, не веря в услышанное, ловили взгляды друг друга. У всех в глазах немой вопрос: «Неужели это война?»
А 23 июня у каждого в этом уже не было сомнения: фашистская авиация совершила на Ленинград первый авианалет. Началась другая, невероятная, нечеловеческая жизнь: с ежедневными лишениями, утратами, вечным чувством голода…
Детство, довоенная жизнь отодвинулись далеко-далеко вдаль, вспоминались как нечто нереальное, утраченное навсегда…
Нина Степановна Павлова (урожденная Шалаева) родилась в 1914-м, в год начала первой мировой войны. Отец ее, уезжая на фронт, перевез накануне свое семейство в деревню, считая, что здесь прожить будет проще и безопаснее. Для матери — человека городского и абсолютно не приспособленного к жизни в деревне — это было труднейшее время. Нужно было заботиться о троих детях, уберечь их в пламени, которое все яростней разгоралось над Россией.
Их семья воссоединится, когда Нине будет уже 11 лет: в 1925 году отец вернется из Средней Азии, где отгремят последние бои с басмачами…
В 1941 г. Нине Степановне было всего 26 лет. У нее были любимый муж и шестилетний сын Валя. Все складывалось прекрасно: она работала на военном заводе вместе с мужем, который был начальником цеха и учился заочно в институте. Так было до утра 22 июня 1941 года.
С началом бомбежек ребятишек постарались отправить в пригородные пионерские лагеря, надеясь, что там будет безопасней. Ведь сам Ленинград со второго дня войны бомбили ежедневно и безжалостно. Однако через некоторое время, когда немцы стали сжимать кольцо вокруг города, было решено привезти детей обратно. Для этого выделили специальный поезд. Когда эшелон с родителями и детьми возвращался обратно, налетели немецкие бомбардировщики. Началась паника. Немногие успели доползти до ржаного поля и укрыться в нем. Когда самолеты улетели, перед уцелевшими предстала страшная картина: окровавленные, растерзанные тела детей и взрослых, огромные воронки, горящий состав.
Нине Степановне и ее Вальке суждено было уцелеть.
«Наверное, мне не судьба была умереть в те годы», — говорит она, оставаясь в мыслях в своем прошлом. А смерть стояла в шаге от нее не раз. Однажды осколок от разорвавшегося рядом снаряда сорвал ей с головы берет и пробил стену. В другой раз немецкие самолеты разбомбили их огромнейший цех, и ей пришлось ползком в кромешной тьме и дыму выбираться на ощупь на улицу. И тогда ей суждено было уцелеть, хотя немало ее коллег по работе остались лежать под руинами, задохнулись в дыму.
Словами не передашь то состояние, в котором она жила. Первые бомбежки вызывали чувство страха за свою жизнь, за жизнь сына. Едва звучала сирена, как все мчались в укрытие. Потом это чувство притупилось, на смену ему пришли другие — равнодушие, апатия. Жизнь стала такой, что при мысленном выборе — нынешняя жизнь или смерть от бомбы, осколка — предпочтение отдавалось второму. Хлебный паек для рабочих снизился до 250 граммов. А хлеб-то был одним названием: опилки и что-то непонятное. Счастливчиком оказывался тот, кто был владельцем кусочка жмыха.
Последний раз Нина Степановна была в своем родном городе лет 10 назад. Гостила месяц у своей племянницы в Колпино, что недалеко от Ленинграда. Ходила по неузнаваемым улицам, пришла на Пискаревское кладбище поклониться памяти тех, кто не выжил в те страшные 2,5 года…
1941 и 1942 блокадные годы собрали самую большую человеческую жатву. Если в первые военные месяцы было еще терпимо с продуктами питания, то потом начался голод. В памяти Нины Степановны до сих пор стоит зарево горящих бадаевских складов: пахло горелым хлебом, кипел сахар. Горело все, что могло спасти ленинградцев.
К концу 1941 г. в домах уже было множество пустых квартир. Часто по утрам домуправ стучала в двери Нины Степановны и звала идти по квартирам, где никто не отвечает. За взломанными дверями живых не было, только бездыханные тела и зловоние. У большинства умерших, как правило, перед смертью развивалась пеллагра. До сих пор в памяти одна из картин: во вскрытой квартире мертвая бабушка и несколько детей. Мальчик лежал отдельно, страшно распухший. Потом выяснилось, что подросток получил по карточкам норму хлеба на всех за двое суток, все съел и умер.
Голод отнял у Нины Степановны двух родных людей. Зашив в простынь, она отвезла на санках в специальные склады тело своей умершей от истощения свекрови. Покойных тогда складировали рядами в огромном помещении, как для сожжения, записывая о каждом подробные данные.
В том же 1941 году от голода умерла и ее мать, Анастасия Никандровна, жившая вместе с сестрой в Выборгском районе Ленинграда. Проводить ее в последний путь дочь не могла: с Васильевского острова, где Нина Степановна жила с сыном и племянницей, добраться до Выборгской стороны пешком она была не в силах, а транспорт стоял по всему городу…
После авианалетов на завод, где Нина Степановна работала, цех с Выборгской стороны перевезли на Васильевский остров в уцелевшие помещения бездействующей табачной фабрики им. Урицкого. Перенос завода существенно облегчал жизнь работающих на нем людей: у обессиленных от голода рабочих уже не хватало сил на дорогу.
Вяло плетущийся в утренних сумерках, и внезапно падающий человек никого уже не пугал. Держащиеся на ногах порой даже не пытались поднимать его из-за опасения навсегда упасть рядом. В дни, когда в цехах не было перебоев со светом, работали без перерывов целыми сутками: фронт, пролегавший в нескольких километрах, требовал — снарядов, снарядов! Через отдел технического контроля, где Нина Степановна работала, проходила вся продукция, бесконечный ряд деталей стоял перед ее глазами днем и ночью.
В 1943 году, когда уже стало ясно, что кольцо вокруг города скоро разорвется, им — обессиленным, полуживым — объявили, что отправляют на Большую землю. Грузились вместе с детьми по шатким трапам на баржи и по Ладоге отправлялись в неизвестность. С собой Нина Степановна тогда взяла самое необходимое. И в суматохе погрузки, думая только о том, чтобы не потерять сына, она ни на миг не пожалела, что потеряла кое-что из вещей. Пожалела об этом потом, когда все улеглось: в потерявшихся вещах был альбом с довоенными фотографиями.
Теперь только память хранила дорогие лица тех, кого отняла война. Надежда на то, что муж уцелел в эти страшные годы, в 1944 году окончательно угасла. Ее вызвали в военкомат и сообщили, что ее муж, лейтенант Павлов Евгений, пропал без вести, и теперь она будет получать пособие на сына.
Муж ушел добровольцем в 1941-м. Ушел несмотря на то, что у него была бронь, и руководство завода не пускало его. Он был коммунистом и считал, что его место в сражающейся армии. В единственном письме с фронта было несколько коротких строк с обещанием выслать аттестат для получения продпайка и немного денег.
Эшелон с эвакуированными ленинградцами отправили далеко за Урал. В Новосибирской области на станции Татарка они впервые выгрузились из вагонов. В нескольких метрах плескались озера. Все кинулись к этому обилию воды: умыться, постирать вещи. А потом вечность не улыбавшиеся люди хохотали до упада. Озера были солеными, выстиранные платки стали колом, лица стянуло.
Нине Степановне не суждено было остаться вместе с земляками на новосибирской земле. Сестра, к тому времени обосновавшаяся в селе Большая Березовка, вызвала ее к себе. Так Солонешенский район стал ее второй родиной.
Состав блокадного хлеба: пищевая целлюлоза — 10%, жмых — 10%, обойная пыль — 2%, выбойки из мешков — 2%, хвоя — 1%, ржаная обойная мука — 75%. Использовалась также коревая мука (от слова — «корка»). Когда в Ладоге тонули машины, везшие муку в город, специальные бригады ночью, в затишье между обстрелами, крючьями на веревках поднимали мешки из воды. В середине такого мешка какое-то количество муки оставалось сухим, а внешняя промокшая часть при высыхании превращалась в твердую корку. Эти корки разбивали на куски, затем измельчали и перемалывали. Коревая мука давала возможность сократить количество других малосъедобных добавок в хлебе.
В Ленинграде распорядились найти все использованные мешки из-под кукурузной, ржаной и другой муки. Их тщательно вытряхивали, а полученные таким образом остатки называли «вытряской».
В конце 1941 года, когда поступление продовольствия в город полностью прекратилось, специалисты начали искать заменители муки среди непищевого сырья. В хлеб стали добавлять гидроцеллюлозу — древесину коры дерева, сосновый луб, прошедшие обработку химическим путем.
Голодающим жителям грозила цинга, сопровождающаяся нервными расстройствами, потерей мышечной силы, быстрой утомляемостью и инфекционными заболеваниями. Нужны были витаминные препараты. Их делали из сосновой хвои, гидролизовали дрожжи из древесины.
Образец настоящего пайка — изготовленный именно в 1942 году — хранится в Музее истории Санкт-Петербурга в Петропавловской крепости.
Хлебные карточки были именными. Получали их раз в месяц по предъявлении паспорта. При утере обычно не возобновлялись. В том числе из-за того, что в первые месяцы блокады было огромное количество краж.
Текст и фото: газета Солонешенского района «Горные зори»
