На блокнотном листе Николай Чепоков коричневой тушью рисует волнистые линии, витиеватые закорючки, словно ткет узорчатый восточный ковер. Но вот вырисовывается сюжет, которого не было у художника в голове изначально, его вело перо, и он послушно следовал за ним. Неторопливо мы поговорили с Таракаем о жизни и творчестве.
— Ваше детство прошло в детском доме. Вы не воспитывались в традициях своего народа, вам не пели народные песни и не рассказывали кумандинские сказки. Как в ваше творчество вошла этническая тема?
— Это кровь, наверное. Три детдома закончились и меня перевели в интернат. Нас, детдомовских, там было человек 30 всего лишь из 450. Я общался с ребятами, которые с гор приехали. Они очень много рассказывали о своих стоянках, о том, как они там живут с родителями. Все истории их небольшой жизни были связаны с горами. Мы часто рассказывали друг другу мистические вещи, которые происходили в разных местах Алтая. Вещи забавные, жутковатые и незабываемые.
После детдома я стал бродить по Алтаю. Подрабатывал чабаном, скотником, занимался покосами. То, что я когда-то слышал, я увидел своими глазами. У меня в голове каша варилась из вымыслов, сказок, легенд, того, что я знал и видел. Сумбур такой. И все это потом начало выливаться на бумагу.
— Искусствоведы относят ваш стиль к этноархаике. Как бы вы сами охарактеризовали свое творчество? Что вы изображаете?
— Это изображение моих заблуждений и глупостей. Мир не такой, каким я его изображаю, он совсем другой. Я изображаю вымысел и свои заблуждения.
— В ваших работах очень много деталей. Словно это и не картина вовсе, а целое послание, рассказ. Что вы хотите сказать?
— По сути, это все написано и сказано в наших эпосах и сказках. Я не совсем даже перевираю то, что знаю и слышал. У нас горы, населенные духами, считаются живыми. Я стараюсь изобразить это. Для многих алтайцев это все понятно без слов, связь с природой отражена в их верованиях и представлениях. Но для многих людей это непонятно. Мне пришлось даже некоторые работы сопроводить текстами, чтобы объяснить, что я хотел изобразить.
— Николай, я знаю, что у вас нет специального образования. Кто заметил в вас талант? Кто стал вашим учителем?
— Учебные заведения — это вещи, бесспорно, нужные. У меня не было соответствующей школы и мне это не помешало, но я везунчик всего лишь. Мне повезло сильно. У нас в детдоме после окончания Новоалтайского художественного училища появился художник Сергей Дыков, пару раз в неделю он вел изостудию. Скорее всего, у него я схватил основы.
Сколько себя помню, я всегда рисовал. В детском доме Камня-на-Оби нам давали карандаши, тетрадки, ставили машинку или куклу на табуретку, и мы рисовали. Я с легкостью, без особого труда изображал предметы. Воспитатели меня начали ставить в пример, так я узнал, что неплохо рисую.
— Как вы определились, что вашим стилем будет графика?
— Я вообще ничего не определял. Дело в том, что, когда я бродил, таскать за собой холсты, кисти, краски было очень тяжело, и денег у меня на это все не было. А Сергей Дыков дал мне карандаш, и он же потом предложил попробовать рисовать тушью. Он первый мне дал перо и тушь в руки.
— Значит, обстоятельства жизни определили за вас?
— Конечно. Таскать в своей котомке тушь и перо гораздо легче. Можно их просто положить в карман.
— В фильме «Счастливые люди» вы часто упоминаете друзей. Они предоставляли крышу над головой, выручали, вы у них «прикармливались». Вы легко сходитесь с людьми?
— Мне повезло. Я человек безалаберный, без претензий. Это меня и спасает. У меня нет каких-то определенных взглядов на какие-то вещи. Во мне нет ничего такого, за что я мог бы схлопотать. Я вообще на мир смотрю как на игру образов, событий. В период моих странствий меня спасло, что я с удовольствием старался делать то, чем занимаются мои встречные-поперечные: например, походить с баранами, если он чабан, или за скотом. Многих это забавляло.
— Вы говорите, что у вас нет претензий к жизни. Значит ли это, что каждое событие вы воспринимаете как должное и неминуемое?
— Это с детства пошло. Меня перекидывали из детдома в детдом. Я как-то привык, думал так: «ну и ладно, новое событие». Берешь и живешь в этом. Я немножко не понимал моих друзей, у кого родители были, дедушки, бабушки. Они держались за это все. Когда я поступал в Новоалтайское художественное училище (не приняли из-за неудовлетворительной оценки по русскому языку — прим. ред.), со мной поступал один парень. Он все рассказывал про маму с папой. Мне было так забавно это слушать. Потом мы пошли на вокзал, матушка к нему приехала, он увидел, как она выглядывает его в окно, обрадовался, а для меня это было так странно, необычно. Я не был ни к чему привязан, но очень живо воспринимал все, мне было все интересно.
— Ваш творческий псевдоним переводится как бродяга. В какой мере это соответствует вам сегодняшнему?
— Я был точно таракаем — бездомным, непосредственным, глупым бродягой. Сейчас я живу достаточно упитанно, ухоженно. Периодически я, конечно, убегаю. Пробегусь по горкам и возвращаюсь. Сейчас у меня задачи несколько иные. Я пишу серию рассказов. Работы мои теперь крупные, более тщательные. И потом, я начинаю осваивать цвет. Потому что Алтай в цвете интересен. Все это требует крыши над головой.
— О чем будут ваши рассказы?
— Через года полтора я закончу книжку, куда войдут разрозненные рассказы из детства, юности. В них кроме биографии присутствует другой мир. Будет целая серия рассказов о ночи: что происходит ночью, когда солнце садится и всходит луна.
— В вашу жизнь в последнее время вошла коммерческая составляющая. Это несколько расходится с образом бедного художника. Как вы это воспринимаете? Это осознанный шаг или естественный ход событий?
— В моей жизни все происходит естественно. Мать меня естественно выбросила, я естественно попал в детдом, прошел ряд детдомов. Что тут можно было сделать? Брыкайся — не брыкайся. Потом я пошел по Алтаю, голодал, спал возле теплотрасс. Все это было естественно.
— В те времена вы могли представить, что у вас будут проходить выставки, придет признание?
— Скоро мне станет много лет, я с некоторым содроганием этого ждал, знал, что вот-вот, совсем скоро я стану дряхлым и буду слезно проситься в интернат для престарелых. С некоторым неудовольствием, но спокойно я ждал этого момента. Но вот так все сложилось. Я воспринимаю это как естественное событие. Это может по каким-то причинам однажды рухнуть, но как буддист я к этому готов.
— Обычно люди предпринимают много усилий, чтобы что-то получить. Ставят себе цели и идут к ним. Может, как и вам, им стоит довериться судьбе, отпустить вожжи?
— Это нормально, когда люди стремятся к цели и сворачивают для этого горы. Мне повезло. Я — везунчик. И потом, я знаю очень хорошо себя. Я — безалаберный, бесхребетный человек. По сути, жизнь моя…она была наплевательская — как вынесет, так и вынесет. Я особо ни за что не боролся, на баррикады не лез. Всегда восхищался людьми, которые совершали неимоверные вещи, но у меня хватало ума понять, что я не из этого десятка человек. Я — вот такое забавное существо. Единственное к чему я стремился — не делать гадостей. Все равно же делал, но старался не делать. Главная цель — делать поменьше гадостей вокруг себя. Это единственное, что было в моих силах.
Я давно смотрел фильм про художников, понял, что чем-то похож на Нико Пиросмани. Тот был безалаберным, наивным, но по своей непосредственности тем был и честен. Его природа одарила талантом рисовать, вот он и рисовал. Ему нужно было просто прожить как-то жизнь. Он умер от голода и болезней, похоронен на кладбище бедняков. Я представлял, что вот так и со мной может случится, но не очень-то и боялся, я понимал, что в наше время социальная система выстроена иначе и я знал, что я выкарабкаюсь…
— Вам знакомы муки творчества?
— Как ни странно, но совсем нет.
— Вы довольны собой как художник?
— Я понимаю, что рисую забавные вещи, последние лет 7–8 они приносят мне даже деньги, мне от этого приятно.
